Газетные статьи - Страница 4

К оглавлению

4

«Устали… обносились… измотались»…

Олень, стрелой пронзенный, еще бежит… Но долго ли?

А великая страдалица, Россия, родина-мать, вперила скорбный трепетный взор, ждет, надеется и верит… Ибо не верить не может, чтобы дивные сокровища души лучшего чада ее родимого — казачества — героизм, порыв к жертве, святое самоотверженье — были прожиты до последней пылинки на диком торжище красного угара и беснования углубленной революции…

В СФЕРЕ КОЛДОВСТВА И МУТИ
(сент. 1918)

В часы раздумья над мутью, горькой и трагической, наполнившей мир, над кровавым безумием, окутавшим человечество, я часто мысленно переношусь в прошлое тихих, идиллических уголков, ныне втянутых маховым колесом истории в общий водоворот. В них я ищу зерно нынешних апокалиптических распрей, чтобы выяснить себе корни современного перерождения народа, — и ничего не нахожу, кроме игрушечной первобытной ясности и простоты взаимоотношений, проникнутых человечностью даже в темных явлениях междоусобий и национального антагонизма. Те же как будто люди, но душа, не тронутая процессом «расширения и углубления революции», была другая, подлинно человеческая душа…

По связи со святками вспоминаю один судебный процесс, следы которого и сейчас можно найти в архиве В-ского станичного суда. Шел он в условиях самой широкой, никем и ничем не стесняемой гласности — даже публика порой принимала живейшее участие в разборе дела, вставляла более или менее веские замечания, вступала в словопрения с тяжущимися сторонами, давала судьям советы — в станичных судах это водится и доныне.

Процесс вместил в себе в одинаковой степени как элементы национальной распри, так и самую обыденную вражду на деловой почве. Крестьянин Лялин снял в аренду у станицы участок земли. На тот же участок имел виды казак Федор Дементьев. Но на торгах земля осталась за Лялиным, чем Дементьев и его сторонники были чрезвычайно возмущены: земля казачья, а пользуется ею пришлый люд, «наброд»… Чтобы донять чем-нибудь конкурента, казак Дементьев подал в станичный суд жалобу на жену своего соперника, крестьянку Дарью Лялину.

Сущность этой жалобы в реестре суда изображена так:

«Дело по обвинению казаком Федором Дементьевым крестьянки Дарьи Лялиной в угрозах причинить ему, его семейству и его скоту вред колдовством — насажать килы на теле».

Председательствовал Стахий Фролов, рыжий, борода клином, человек умственный, начитанный в церковном Писании и не дурак выпить, вмещавший в себя, несмотря на тощую комплекцию, огромное количество горячительных напитков без видимых последствий. Зато второй судья — Тимофей Толмачев — любитель мудреных слов, — ослабевал быстро и во время судоговорения громко икал. Но смотрел строго. Кудрявый, серебристый Федул Корнеевич, третий судья, человек добродушный и благожелательный, любил склонять к миру, но тут все-таки угрожающе держался по отношению к русским.

Жалоба Дементьева была длинная, обстоятельная и изобиловала кудрявыми, непонятными выражениями. Письмоводитель Ульян Дьяков, заросший бородой от самых глаз, с трудом преодолел бумагу, спотыкаясь, делая частые и томительно длинные паузы. Прочитал и

с значительным видом перевернул несколько страниц толстой книги с желтыми, захватанными листами, которая носила общее название «Законов», а в действительности была лишь десятым томом.

Председатель — Стахий Фролов — кашлянул, поправил судейский знак на груди и обратился к истцу:

— Говори словесно, Федор Семеныч, в чем состоит иск и как было дело.

Судья Толмачев икнул и добавил:

— Выясни косвенные этому делу факты…

Обвинитель Дементьев — плотный, чернобородый человек в сером военном пальто с погонами ефрейтора или «приказного», с медалью на груди, — вытер желтым платком потную шею и вежливо откашлялся в руку.

— Лялина Дарья об Рождестве, при всей публике, угрожала мне, моему семейству и скоту своим волшебством… — заговорил он дребезжащим, почтительным тенорком и показал большим пальцем назад, через плечо. Этот магический жест выдернул из пестрой толпы, не нашедшей места на двух скамьях у стен и стоявшей в положенном расстоянии от решетки, отделяющей судей от тяжущихся, пожилую женщину тощего, но боевого вида, одетую почти на городской манер, с шалью на плечах и в красных туфлях. Она подвинулась к решетке и стала рядом с обвинителем, который продолжал:

— Совершить, разумеется, что-нибудь вредное для здоровья… «Помни, — говорит, — обед да полдни!»

— Крупная сурьезность! — сказал судья Толмачев и покрутил головой.

— И действительно, так и вышло: после этих угроз случилось — у одной коровы и у одного быка из кожи вышли шишки…

Дементьев опрокинутой горстью обозначил внушительный размер шишек. Помолчал и добавил:

— Под названием килы… Потом у моей жены Марфы в то же время случилось… в заднем мочевом канале… запор…

— Подходит под итог законных статей! — одобрительно сказал судья Толмачев.

— А свидетели тому делу кто? — спросил председатель.

— За лекарем ходили, за Егор Иванычем Мордвинкиным, — он подтвердил. Человек опытный. Помог. Говорил, одним словом: все эти болезни от насмешек злых людей…

— А на кого сомнение имеешь?

— Именно на Дарью Лялину…

— Эх, Федор Семеныч, и не грех тебе? Глянь на иконы! — вступает рядом стоящая Дарья Лялина.

— Окромя некому, потому что эти народы русские тем и дышат — чародейством и мошенничеством!.. Они нас, казаков, скоренили!

— А вы не скоренаете? — обвинительным тоном вопрошает обвиняемая.

4